Иду с анимешного вечера. Смеркается. Дождь такой, что не спасает даже мой огромный, почти метровый зонт. Вся проезжая часть и половина тротуаров превратились в реки, ботинки уже мокрые насквозь, а штаны до колен - хоть выжимай.
На середине пути припускает так, что видимыми остаются одни контуры предметов.
Из водяной завесы появляется большая собака, уныло бредущая навстречу по газону. С квадратной головой, чёрной спиной и жёлтым брюхом. Ротвейлер, кажется.
У меня сложное отношение к собакам, особенно не люблю лысых бойцовых, как эта. Но эту почему-то жалко, ведь у неё нет зонтика! Капли пляшут у ней на спине и потоками стекают вниз.
- Собаченька! - говорю ей я. "Да кто ж тебя в такую погоду на улицу выпустил!?" застревает в горле. Потому что я вижу, кто.
Рассекая бурные потоки, мне навстречу по тротуару с самурайским спокойствием плывёт огромная величественная дама под детским зонтиком. К могучей груди она ласково прижимает мелкого лысого дрожащего испуганного ушастого бобика с вылезающими от страха глазами.
На середине пути припускает так, что видимыми остаются одни контуры предметов.
Из водяной завесы появляется большая собака, уныло бредущая навстречу по газону. С квадратной головой, чёрной спиной и жёлтым брюхом. Ротвейлер, кажется.
У меня сложное отношение к собакам, особенно не люблю лысых бойцовых, как эта. Но эту почему-то жалко, ведь у неё нет зонтика! Капли пляшут у ней на спине и потоками стекают вниз.
- Собаченька! - говорю ей я. "Да кто ж тебя в такую погоду на улицу выпустил!?" застревает в горле. Потому что я вижу, кто.
Рассекая бурные потоки, мне навстречу по тротуару с самурайским спокойствием плывёт огромная величественная дама под детским зонтиком. К могучей груди она ласково прижимает мелкого лысого дрожащего испуганного ушастого бобика с вылезающими от страха глазами.