Харуки Мураками. Вариации на солженицынские темы.

понедельник, 16 января 2017

22:58

Харуки Мураками. Вариации на солженицынские темы.

Эгли

В кои веки решила приобщиться к разумному доброму вечному и почитать Харуки Мураками. Или хотя бы послушать. Выбор пал на «Хроники заводной птицы». Опус оказался длинным и нудным. Не берусь сказать, сколько раз я под него засыпала.
Сюжет
Сюжет.
Книжка была про то, что некий мужик в расцвете лет с фамилией не самого мудрого из хитокирей эпохи Бакумацу увольняется с работы. Работа непыльная, но чем-то она его достала. И вот, сидит он дома, балду гоняет, живёт на зарплату жены и жуёт лимонные карамельки. Потом у него исчезает кот, а за ним и жена. И мужик начинает их искать. Ищет он их весьма нетривиально: думает о смысле жизни, гуляет по городу, плавает в бассейне, сидит в колодце и общается с женщинами. Наяву и виртуально.
Женщины разные: хорошо одетые и не очень хорошо одетые, полуодетые и совсем раздетые. С экстрасенсорными способностями и без оных. Курящие и некурящие. Чаще всего встречи оканчиваются бурным семяизвержением. В штаны. После чего герой идёт в душ, застирывает одежду и продолжает жевать карамельки и мучительно размышлять о смысле жизни.
С мущинами герой тоже встречается. И от этого его жизнь становится ещё печальней, потому что один ни с того ни с сего собирается укокошить его бейсбольной битой, второй – насовсем конфисковать жену и использовать её в личных извращенческих целях, третий обожает рассказывать ужастики о своей службе в Квантунской армии. (Об этих ужастиках – отдельная песня.) Четвёртый умирая просит передать герою пустую коробку из под виски. (Народ на форумах мучается вопросом, что бы мог означать такой подарок. У меня такое подозрение, что это некий намёк на ящик Шрёдингера, потому что многие герои, начиная с кота, находятся в двух, а то и больше взаимоисключающих состояниях.)
Но мужик оказывается силён духом, бестрепетно выслушивает все ужастики и побивает всех врагов отобранной бейсбольной битой. Поэтому кот, которому надоело быть котом Шрёдингера, решает, что к герою стоит вернуться и получает за это кучу рыбы, обнимашки и новое имя. Что же касается жены, то ~~она так и продолжает оставаться женой Шрёдингера~~ вопрос о её возвращении так и остаётся открытым.
Вариации на солженицынские темы. (Нервным и впечатлительным лучше не читать.)
Вариации на солженицынские темы.
(курсивом – цитаты)
В начале третьего тома нашего героя приводят в парикмахерскую. Постричь. И вот как он описывает в первый (и в последний?) раз увиденного им парикмахера: «Мастер принялся выполнять полученные инструкции, поглядывая на меня в зеркало с таким выражением, точно видел перед собой полную миску волокнистых стеблей сельдерея, которые ему предстояло съесть. Лицом он походил на молодого Солженицына.» кн.3 гл. 8
Это, между прочим, японец, описывает японца в книжке, которую прежде всего будут читать японцы... Они что, все поголовно знают, как выглядел Солженицын в молодости (и с каким выражением он смотрел на остальных людей)? Представьте себе у какого-нибудь нашего автора фразу «Он выглядел как Харуки Мураками в детстве». Представили? Э-э-э... Лично я его и взрослого-то не очень представляю.
Тогда зачем здесь эта фраза?
Тайна раскрывается почти в самом конце книги в главах 32 и 34, где ветеран Квантунской армии, лейтенант Мамия красочно живописует страдания японских военнопленных в зловещем сталинском ГУЛАГе и деятельность некоего экс-майора НКВД по прозвищу Борис-Живодёр. Разберём-ка эту живопись поподробнее.
Итак, с 1937 года после непродолжительного общения с монголами (облик бойцов монгольской армии и качество этого общения оставим разбирать монгольским читателям Харуки Мураками) лейтенант Мамия попадает в положение кота Шрёдингера. Он вроде бы жив, но уже мёртв. Или наоборот. Чтобы как-то изменить своё положение, он решается умереть. Для чего бросается с миной на советский танк.
С чем-с чем бросается? Ну да, были к концу войны у японцев такие шестикилограммовые кумулятивные заряды на двухметровой палке для уничтожения танков, которые условно называли минами.
Подбегает солдат к танку, тыкает в него такой палкой – заряд взрывается. Солдат убит. Танк... ну, может быть, тоже.
До танка лейтенант не добежал – его подстрелили, а потом ещё танк ему по руке проехался. И умер бы он, как и хотел, да русские, сволочи, не дали. После войны они коварно задумали руками пленных японцев восстанавливать своё хозяйство, поэтому им жуть как нужны были переводчики. (Мураками-сан, наверное, не знает, что вначале планы русских были ещё ужасней: оккупировать Хоккайдо и строить там социализм! И всех пленных японцев планировалось отправить туда. Но американцы помешали, захапали себе всю Японию и подмяли её под себя. Поэтому японские реваншисты сейчас требуют, чтобы им отдали северные территории. Про отобранные американцам острова на юге они даже не заикаются.)
Так вот, русским срочно нужны были переводчики. И, наверное, поэтому они специально бродили по полю боя и слушали, кто там из раненых японцев по-русски бредит. Как услышат – сразу на носилки и персонально на самолёте в Читу отправляют, расстояние-то не близкое. От Хайлара до Читы 690 километров будет. Так лейтенант Мамия и попался. Бредил бы он на родном языке, оставили бы его спокойно умирать у доброго местного населения, которое безумно обожало японцев после всего, что они там, на континенте натворили.
Русские ампутировали ему раздробленную руку, вылечили и отправили работать переводчиком «в Сибирь, на шахту». Такой вот он несчастный. Большинство японских пленных либо оставляют в городах неподалёку от китайской границы (Хабаровск, Чита, Владивосток и др.), либо отправляют в среднюю полосу, или вообще на Украину и в Среднюю Азию, чтобы не мёрзли. Но несчастный Мамия попадает в Сибирь, где «земля так промерзала, что лопата ее не брала почти весь год». Названия зловещего места, куда его отправили, лейтенент, разумеется, не помнит, но это был «важный стратегический объект». Там добывали редкий и ценный уголь. Да-да, именно уголь, а не уран там какой-нибудь. Сырьё было жутко нужным и важным, поэтому руководил шахтой грузин, земляк Сталина и член Политбюро ЦК, «человек еще не старый, полным амбиций и вместе с тем – строгий и безжалостный» (Между прочим, за весь описываемый лейтенантом Мамия период с осени 1945 года по весну 1949 членами и кандидатами в члены Политбюро ЦК было всего 15 человек и многие из них занимали должность народных комиссаров, то бишь, министров. Грузинами из них были лишь Сталин и Берия. Ещё с Кавказа был армянин Микоян... Всё. )
На шахте работали японские военнопленные и советские зэки. Жили они все в одном лагере. Японцы, советские граждане, солдаты, офицеры, мужчины, женщины, дети, заключённые, свободные – все в одной куче. А охраняли их не только конвойные войска, но и большая военная часть. С конвоем тоже всё непросто. Бедным бывшим зекам, оказывается, некуда было податься после освобождения и они от безысходности нанимаются... в охрану лагеря. «Люди без всякого образования, злопамятные, патологические садисты, не знавшие ни сострадания, ни привязанности, ни любви. Как будто, живя здесь, на краю света, среди сибирских морозов они выродились в какую-то особую породу, не имевшую ничего человеческого.»
Чёрт побери, мне уже страшно. Впочем то, что часть конвойных не умела даже читать – это правда. Если в милицию набирались люди, окончившие трудовую школу первой ступени, то есть имевшие образование не меньше четырёх классов, то в конвойных войсках, которые набирались не НКВД, а военными, требовалось только отменное здоровье и отсутствие судимости. (Сейчас, для поступления в конвойные войска требуется окончить ВУЗ.)
Кстати, о судимости. По Уголовному кодексу 1922 года прожив после отсидки пять лет без рецидивов человек становился полноправным гражданином, судимость уже не считалась. То есть, вроде бы как он мог бы и охранником стать. Теоретически. Вопрос только в том, как и на что прожить эти пять лет.
Но вернёмся к нашей шахте. Объект образцовый, поэтому начальство зэков нещадно экслуатирует, отчего они мрут десятками и сотнями. «Трупы сбрасывали в заброшенные шурфы... Глубоко, темно и никакого запаха, потому что холодно. Время от времени мы подсыпали туда угля». Ну да, чем ещё можно засыпать братскую могилу, как не только что с таким трудом добытым из вечной мерзлоты ценным стратегическим сырьём!
Учитывая то, что в погоне за показателями «директор не обращает внимания на участившиеся несчастные случаи», то есть взрывы, обвалы, затопления и т.п., а все «лишние» входы и выходы завалены трупами, удивительно, как эта шахта вообще уцелела. И как там удалось выжить хотя бы части рабочих.
«В шахты сбрасывали не только мертвецов. Иногда, чтобы запугать остальных, туда отправляли и живых. Стоило японскому солдату хоть в чем-то не подчиниться охране, как его хватали, избивали, ломали руки и ноги, а потом бросали в черную дыру.» Очевидно, что ограничение пайка или карцер придуманному Мураками министру кажутся слишком лёгкими наказаниями. Только смерть! А кто план выполнять будет? Новых пришлют! Война кончилась и новых японцев больше не будет? Ничего, своих по Союзу наловим! Для члена Политбюро ЦК нет ничего невозможного!
Жить тяжело. Холодно, голодно и больно. Чёрт с ними, с русскими зэками, они свои, но про то, что Советский Союз обязался соблюдать права военнопленных начальство лагеря, очевидно, не знает. Как и об ответственности за любые убийства заключённых. И о том, что сам Сталин ещё в директиве Ставки ВГК за № 11126 от 17.08.1945 писал: «С пленными японцами обращаться хорошо», а в директиве за № 11124: «Режим содержания должен соответствовать общеустановленным международным нормам».
Лейтенант Мамия красочно пишет, как плохо было жить другим, но о себе упорно молчит. Вполне возможно, что ему самому, как и Александру Исаевичу, было вполне тепло, сытно и уютно. Его несчастье было в другом.
В лагере он встречает любимца Берии, бывшего майора НКВД, а ныне простого зэка Бориса Громова. (Интересно имя «Борис» это в честь правившего в момент написания романа русского президента? Или в честь царя, приказавшего убить невинного младенца Димитрия?)
Этот злобный Борис у себя на работе заживо свежевал людей а кожу «горделиво развешивал по стенам своего кабинета». Да, это вполне номально. Советский офицер как какой-нибудь японский якудза, которому помирающий подельник завещал свою красиво татуированную шкуру, украшает своё рабочее место человеческой кожей и «похвляется своими подвигами», то есть направо и налево рассказывает всем, как он пытает и убивает безвинных.
Но попался он не за это. А за то, что замучил до смерти некоего невинного танкиста, который вдруг оказался племянником ещё одного высокопоставленного партийного босса. «Комбата запытали до смерти горячим утюгом. Сожгли уши, нос, задний проход...» Горячий утюг – это уже что-то из девяностых. Я, конечно, не специалист, но мне кажется, что на ровной поверхности применять утюги всё-таки как-то удобней. Если напрячься, то можно ещё представить себе процесс сжигания ушей, носа и прочих выступающих частей. Но вот вообразить нормальный русский угольный (или даже даже электрический) утюг, способный пролезть в прямую кишку... (А в Японии подобные утюги были. И, не знаю как правохранительные органы, но якудза их по этому назначению использовала.)
Насколько я помню, после следствия даже в сталинском государстве вроде бы как полагался суд. А суд над сотрудничавшим с врагом изменником Родины, каким считали комбата, должен был быть особенно громким и показательным. И как «чрезвычайно осторожный и предусмотрительный» Борис собирался объяснять следы пыток на лице подсудимого? Сказать, что в танке горел? Или что с рождения такой? Или он всё-таки без суда решился его ликвидировать?
Живодёра приговаривают к смерти, но Берии удалось смягчить его участь, поэтому его отправляют в Сибирь. «Берия тайком переслал Борису в тюрьму записку, в которой обещал вытащить из лагеря на прежнее место и просил потерпеть год, чтобы он мог разобраться с военным и партийным руководством.» «Здесь (в лагере) все думают, что Борис когда-нибудь вернется в Москву, что Берия скоро выручит его. Хотя даже Берии приходится быть осторожным – ведь в лагере всем заправляют партийные и военные власти.»
Вообще-то лагеря и тюрьмы – подразделения НКВД. Берия – глава НКВД. (А судя по приметам, ещё и начальник муракамиевских лагеря и шахты. ) И вот глава НКВД, как какой-нибудь вор, тайком шлёт в тюрьму записочки. И ладно бы только партия, она была везде, но почему на территории НКВД заправляют военные? Ах, да, объект-то стратегический...
В лагере все знают, что зек Борис скоро уедет в Москву, но «для вида ему даже кандалы надевают, дают слегка кувалдой помахать. При этом у него отдельная комната, водки и папирос – сколько угодно.»
И вот так, нося арестантскую робу, для вида махая кувалдой, с кандалами на ногах (декабрист прямо какой-то!) и в заляпанных грязью очках (надо же! Зуб во время допросов потерял, а очки целыми остались!) Борис-Живодёр встретил лейтенанта Мамию, на глазах которого когда-то освежевал его начальника Ямамото. Он решает использовать грамотного и умного японца для того, чтобы совершить на зоне переворот и стать её хозяином. Русские для этих целей почему-то не годились, Хотя, среди них было «много хорошо образованных, очень достойных людей». Борис вызывает Мамию для тайного разговора в кабинет начальника станции, которого ради этого случая выставил с рабочего места. Да, вот так запросто снял с себя всё ручное-ножное железо, бросил работу, и, как был в арестантской робе, без конвоя вышел из жутко охраняемого лагеря или где он там был, спокойно прошёл мимо всех этих бронетранспортёров и до зубов вооружённых солдат, вломился к начальнику станции и выгнал!
Добрый армейский офицер Николай (в честь царя или священника?) предупреждает Мамию о том, что Борис опасен. Николай, кстати, как и лейтенант Мамия, картограф. На этой почве они сошлись и вели «профессиональные разговоры. Его интересовали оперативные карты Маньчжурии, составленные Квантунской армией. Разумеется, при его начальстве мы об этом не говорили, но, стоило двум картографам остаться одним, как нас было не остановить.» Вот так вот. Армейский офицер утверждает, что просто так для интереса, не для службы, интересуется картографией малоизученного стратегического района и наивный лейтенант Мамия, разумеется, ему верит.
Борису он тоже поверил. Несмотря на освежёванного Ямамото. В результате опальный и заключённый майор НКВД меняет начальника лагеря. Власть полностью переходит в его руки. Из самых свирепых охранников и зеков он немедленно сколачивает себе «гвардию». «Вооруженные пистолетами, ножами, топорами, эти головорезы запугивали и избивали тех, кто отказывался подчиняться Громову.» Избивали ножами и топорами? Это – жесть!
«Бессмысленное, ненужное насилие над японскими пленными действительно прекратилось, но лишь затем, чтобы уступить место новому насилию – холодному и расчетливому»
Дальше – больше. «Он присваивал часть (порядка сорока процентов)(!) продовольствия, одежды, медикаментов, которые присылали в лагерь из Москвы и от Международного общества Красного Креста, прятал это добро на подпольных складах и сбывал на сторону. Еще он целыми вагонами отправлял на черный рынок уголь». «Он тайными каналами переправлял деньги в банки за границу или обращал их в золото.»
Вот так вот. Заключённые в лагере мрут как мухи, ценное сырьё исчезает вагонами, государственные деньги уплывают к какому-то зеку, а в ЦК – ни одной жалобы, ни одного доноса! Это при том, что в 1947 году, как раз в описываемое время, выходит Указ Президиума Верховного Совета по которому хищение государственного имущества карается по максимуму (тогда это до 25 лет тюрьмы, смертную казнь тогда же, в 1947 году отменили и востановили уже в 1950-м после отъезда лейтенанта Мамии на родину.) То что Борис балуется с валютой и нарушает договорённости по содержанию пленных – вообще мелочи.
В лагере и его окрестностях все либо куплены, либо запуганы. Лейтенент Мамия, который к тому времени работал у злобного Бориса бухгалтером, решает восстановить справедливость и убить Живодёра. И тут его опять ждёт облом. Трофейный немецкий «Вальтер-ППК», которым Борис разжился на фронте и который непонятно как оказался у него в лагере, очевидно не выдержал жестокого обращения: вместо положенных семи патронов 7,65 мм могучий и жестокий Борис всегда(!) впихивал ему в обойму восемь. Поэтому, наверное, когда Мамия завладевает оружием пули летят куда угодно, но только не в Живодёра.
Тут читатель ждёт, что за покушение дерзкому японцу как минимум сломают все конечности и бросят в шахту. Но, нет, оказывается, Живодёр без нужды не убивает. Он просто проклинает Мамию, тот преспокойно отправляется в свою Японию и на всю жизнь как кот Шрёдингера остаётся ни жив, ни мёртв.

Такой вот вольный полёт художественной фантазии. Интересно, что когда речь идёт о Японии, Мураками при всей своей фантастичности вполне себе точен и никаких вольностей вроде набитых трупами шахт, которыми руководят министры и захватывающих стратегические объекты зеков-спекулянтов, себе не позволяет. Ну хотелось ему ужасов и крови, написал бы поподробнее про Нанкин, женщин для утешения или про 731-й отряд. Там всё документально зафиксировано. В судебном порядке. Тем более, что на развитие сюжета романа рассказ о Борисе-живодёре никак не влияет. Зачем нужно было лезть в страну, о которой ты знаешь только из опусов Солженицына? Ах да, не только. Мураками-сан ещё каким-то произведением про битву на Калке вдохновлялся. Из которого, помимо всего прочего, вывел заключение, что русские всех монголов называют татарами. А также о чрезвычайной свирепости оных.)))
Единственное, что могу предположить, автору нужно было хоть как-то успокоить японских читателей, растревоженных упоминаниями о нанкинской резне, убийствах в Хайларе и душераздирающим рассказом о гибели котиков в зоопарке. Вот, мол, не мы одни в ту войну вели себя как звери. Русские тоже. И монголы.
Для равновесия.

@темы: история, мифология, книжки